Призыв патриарха к христианскому милосердию, к прощению рядовых повстанцев как людей, введенных во искушение, но не впавших в страшные злодейства, попросту не мог быть услышан. Юридически Петр был в своем праве: все до единого участники антигосударственного «скопа и заговора», согласно своду законов (Уложению 1649 г.), заслуживали приговора к квалифицированной (то есть изощренной) смертной казни. Однако на практике сверхсуровые нормы Уложения никогда (за исключением некоторых моментов в ходе боевых действий карателей против восставших крестьян) не применялись. Так же, как и с урезанием бород, Петр резко рвал с традицией, только разрыв этот был гораздо ужаснее.
Ответом на выступление патриарха стали массовые казни: 30 сентября казнили 201 стрельца; 11 октября — еще 144 человека; 17—18 числа — 176 несчастных; и т. д. Всего на казнь с зажженными свечами в руках и молитвой на устах, с напутствием священников пошло тогда 799 православных. Малолетних клеймили каленым железом, сдирали кожу кнутом и ссылали. Патриарх Адриан более не находил в себе сил жить. 20 октября над ним совершилось таинство елеопомазания [543], но врата смерти, вопреки всеобщему ожиданию, не открылись перед архипастырем. Уже как бы умершему, ему предстоял длинный и тяжкий крестный путь.
Ожидание смерти патриарха, казалось, несколько утишило кровожадность Петра. В октябре он лично посетил больного и резко выговорил ему за плохое обучение священников. Картина беседы между лежащим, не в силах пошевельнуться, Адрианом, и царем, только что отложившим инструменты палача, оставляет тяжкое впечатление. Она и выглядит странно, даже будучи литературно отшлифованной в «Извещении патриарха Адриана о церковно–школьном образовании» [544]. Государь говорил, патриарх молчал, хотя, возможно, пребывал в сознании.
Как ни в чем ни бывало, Петр рассуждал о том, что священники ставятся в приходы малограмотные, что их надобно сперва научать церковным таинствам, а потом уже ставить в священный чин. К такому научению нужен человек, и не один, а также и место, где учить. Требуется промыслить, чтобы и православные христиане, и «зловерцы» — татары, мордва, черемисы и другие — познали Господа и закон Его. Для этого следует послать хотя бы несколько десятков человек в школы. Тут Петр вспомнил, что в Москве славяно–греко–латинское училище уже имеется, и, не смутившись ничуть, продолжал.
«Благодатию Божиею и здесь есть школа, и тому бы делу порадеть можно, но мало которые учатся (потому), что никто школы, как подобает, не назирает. А надобен бы к тому человек знатный в чине и имени и в довольстве потреба к утешению приятства учителей и учащихся (то есть чтобы надзирало лицо довольно богатое для содержания заведения, устроенного как государственное. — А. Б.). И из школы бы во всякие потребы люди, благоразумно учась, происходили, в церковную службу и в гражданскую, воинствовали (бы), знали строение (архитектуру и фортификацию), и докторское вречебное искусство».
Похоже, государь припоминал отдельные строки из «Привился» Московской славяно–греко–латинской академии, подписанного его старшим братом Федором, но так и не воплощенного в жизнь. Вместо университета в Москве в 1680–х гг. усилиями патриарха Иоакима и «мудроборцев» появились «греко–славянские школы», саморазвившиеся при Адриане в славяно–греко–латинское училище, приходившие в упадок после смещения с руководства им братьев Лихудов.
В том же духе «Привилея» (вплоть до буквальных совпадений) Петр выказал несколько странную для себя позицию относительно частного преподавания. «Многие, — говорил государь, — желают своих детей учить свободным наукам и отдают их здесь иноземцам. Иные же и в домах своих держат как учителей иноземцев же, которые на славянском нашем языке не умеют правильно говорить. К тому же они иных вер и при учении том малым детям ереси свои позволяют знать. От чего детям вред, и Церкви нашей святой может быть ущерб великий, и языку нашему от неискусства (учителей) повреждение».
«А в нашей бы школе, — указывает Петр спасение от всех этих напастей, — при знатном и искусном обучении всякому бы добру учились, и кто бы где в науке заправился, в царскую школу хотя бы кто побывать пришел, и он бы пользовался».
Патриарх, когда немного ожил, возжелал серьезно усовершенствовать московское училище. Что помешало Петру реализовать высказанные им пожелания — Бог весть. Он не только надолго забыл о них, но (как увидим) не дал действовать и Адриану. Тот, переборов немощь наклонного к смерти организма, ожил и был счастлив сознанием, что кровавая вакханалия прекратилась. После елеопомазания патриарха 20 октября в Москве до самого конца года не было массовых пыток и казней… [545]
Но в январе—феврале следующего, 1699 г. в Москву вновь повезли из разных мест 695 недопытанных стрельцов, в том числе 285 малолетних. Почти все они приняли мучительную смерть. Пять месяцев Москва была загромождена гниющими трупами, развешанными и выставленными на колесах и иных орудиях казни. Лишь в конце февраля, по отъезде Петра в Воронеж, эти останки разрешено было собирать и хоронить в общих ямах при дорогах за окраиной столицы. Всего вывезли 1091 труп. Однако Петр, вернувшись с военных увеселений, в январе 1700 г. потребовал новых расправ. По сусекам удалось наскрести 86 стрельцов, но 4 пыточных застенка расправились с ними слишком быстро. Спохватившись, Петр велел сохранить 9 человек, что позволило ему вести «розыск» до весны 1707 г., когда последние мученики были казнены.
Миссия конечного заступника перед государем, последнего молитвенника за гонимых, несчастных и обездоленных, лишенных светскими властями правды и милости, долг богопоставленного архипастыря «говорить царю правду не стыдясь» — эти мечтания Адриана при восшествии на высокий патриарший престол рассыпались прахом. Мог ли архипастырь помыслить, что, уподобляя себя земному Христу, он в православной России, в наследственном уделе Господа, уделе пресвятой Богородицы, в богохранимой христианской державе обретет и тернии Сына Божия, предан будет если не судилищу и смерти, то посмеянию и поруганию, что не раз вспомнит он обещание Господа апостолам: «и будете ненавидимы всеми за имя мое» (Мф. 10:22).
С именем последнего досинодального патриарха в трудах историков прочно связано поношение и издевательство, кощунственное шутовство Петра и придворной его своры над иерархией и самим архипастырем. Историк патриаршества Адриана Г. А. Скворцов утверждает, что «всеплутейшим собором с его козлогласованнями, пьянством, дикими обрядами и одеждами, часто кощунственно переплетенными с церковными гимнами песнопениями и др. частями богослужебного ритуала, Петр, помимо своего грубого развлечения, преследовал осуществление одной цели: сокращение влияния, в древнерусском духе, Церкви и ее предстателя на гражданско–общественную жизнь русского народа, с тем чтобы беспрепятственно положить в основание государственного строя иные, иноземные начала, по крайней мере в отношениях Церкви и государства» [546].
История «потешного патриарха» должным образом не исследована [547] — и мы обязаны восполнить этот пробел, чтобы читатель самостоятельно оценил роль и смысл петровских затей во времена патриаршества Адриана. Согласно «Гистории» знатного придворного, верного сподвижника Петра князя Б. И. Куракина [548], вскоре после свержения Софьи и взятия власти Нарышкиными в Немецкой слободе, в доме Лефорта, «началось дебошство, пьянство такое великое, что невозможно описать, (так) что по три дня запершись в том доме бывали пьяны и что многим случалось оттого умирать [549].
Развитие военных забав, формирование шутовской иерархии сопровождалось постепенным сокращением участия Петра в придворных и церковных церемониях. «Также и одеяние царское отставлено и (Петр стал) в простом платье ходить. Также публичные аудиенции многим отставлены, как были даваны аудиенции приезжим архиереям, посланникам гетманским, для которых бывали выходы народные, но уже оным даваны были аудиенции при выходах просто… Также и во время всех потех… шуточные… государи и при них знатные персоны были одеты в немецкое платье. К тому же непрестанная бытность его величества началась быть в слободе Немецкой, не только днем, но и ночевать, как у Лефорта, так и по другим домам, а особливо у Анны Монсовны».
Светский шутовской двор, подчеркнуто устроенный на иноземный манер, логично потребовал учреждения «потешного патриарха, и митрополитов, и других чинов духовных из придворных персон… А именно: … Матвей Филимонович Нарышкин, окольничий, муж глупой, старый и пьяный, который назван был патриархом; а архиереями названы были другие чины, и дьяконы из спальников. А одеяние было поделано некоторым образом шутошное, а не как властное, как, например, патриарху: митра была жестяная, на форму митр епископов католических, и на ней написан был Бахус на бочке… также вместо панагии фляги глиняные надеваны были с колокольчиками, а вместо Евангелия была сделана книга, в которой несколько склянок с водкою. И все состояло там в церемониях празднество Бахусово».
